Спецовка для храма науки

Станислав Розмирович, Тигран Оганесян, Дан Медовников.

Россия торопится достроить национальную инновационную систему и предъявить первые результаты. Прошедший год был урожайным на рапорты институтов развития, принятие инновационных стратегий и законодательных инициатив в инновационной сфере. Самое важное, на наш взгляд, заключается в том, что ключевым звеном НИС могут стать университеты. Хотя роль их пока только намечена и что на самом деле будет сыграно, говорить рано, часть наблюдателей поспешила заявить, что Россия окончательно выбрала американскую модель, и предупреждает о многочисленных рисках ее бездумного копирования, ссылаясь, в частности, на европейский опыт.

Действительно, университет, по замыслу реформаторов, из только образовательного и исследовательского учреждения должен превратиться в источник инноваций и инновационных бизнесов, стать, как модно сейчас говорить, университетом предпринимательским. Для чего необходимо не просто обучать инновационному предпринимательству, что само по себе звучит для России достаточно свежо, но и стимулировать создание стартапов в своем лоне. Покинувшие университет стартапы подхватят инновационные лифты институтов развития и будут передавать от ранней посевной стадии через венчур к «чемпионскому» этажу.

Именно в рамках этой парадигмы летом 2009 года в спешном порядке под личным патронажем президента Дмитрия Медведева принимался известный закон № 217. Сегодня благодаря этому закону университетскими учеными уже создано более 500 стартапов. И не только учеными; к созданию собственного «дела» активно подталкивают студентов начиная чуть ли не с первого года обучения (а некоторые горячие головы уже готовы учить предпринимательству в старших классах школы). Все это действительно очень похоже на Америку.

Нам представляется, что это только одна, хотя и очень важная, функция из числа отведенных инновационному университету в будущей российской НИС. Но так как и для Европы в недавнем прошлом, и для широкой околоинновационной российской общественности сегодня она самая очевидная и привлекательная, рассмотрим ее плюсы и минусы подробнее.

Антрепренерский зуд

В конце ХХ века мир с небывалым энтузиазмом погрузился в изучение американской модели стимулирования инновационной активности в экономике. Наиболее пристальное внимание при этом, разумеется, уделялось пресловутому феномену Кремниевой долины. Впечатленные мощным предпринимательским духом долины, идеологи экономической политики в крупнейших странах Старой Европы, прежде всего в Германии и во Франции, в поисках сильнодействующих лекарств для своих стагнирующих экономик принялись копировать инновационные рецептуры, демонстрирующие эффективность по ту сторону Атлантики.

Помимо всего прочего, этот процесс привел и к активному внедрению в западноевропейских образовательных учреждениях американских методик обучения навыкам менеджмента и азам предпринимательства. Хорошо известно, что, несмотря на мощную волну тотальной американизации, захлестнувшую Западную Европу после Второй мировой войны, те же немцы изначально по большей части отвергли образовательные идеи США в области обучения менеджменту, предпочитая следовать собственным национальным традициям. Эти традиции достаточно жестко разделяли академическое управленческое образование и реальную бизнес-практику, и местное университетское сообщество долгое время активно выступало против введения в немецких вузах специальных курсов обучения предпринимательству, считая это «недостаточно научно обоснованным».

Схожая картина наблюдалась в послевоенное время и во французских университетах. И хотя многие высшие школы коммерции (grandes ecoles de commerce) с удовольствием внедряли у себя различные программы исследования предпринимательской деятельности, а позднее эти программы получили широкое распространение и в других вузах Франции, они в основном носили чисто академический характер. Причем стоит отдельно отметить важную характеристику французской образовательной системы, которая выделяет ее на фоне многих других в той же Западной Европе. Благодаря своей иерархичности и жесткой стратифицированности, она практически гарантирует выпускникам самых элитных инженерных вузов (Grandes Ecoles) перспективные рабочие места — высокооплачиваемые позиции в крупнейших компаниях страны и госучреждениях. Немедленные социальные преимущества от получения таких инженерных дипломов очевидно перевешивают туманные перспективы альтернативной реализации своих природных способностей в бизнес-среде.

У европейцев, как отмечали многие исследователи, вообще ослаблено желание создавать быстрорастущие инновационные фирмы, которое так свойственно американской антрепренерской культуре. В Старой Европе малое предпринимательство, как правило, ассоциируется с процессом образования относительно небольших частных компаний (зачастую с чисто семейным бизнесом), которые затем потихоньку варятся в собственном соку, и лишь очень небольшой процент этих новых экономических объектов (по различным оценкам, в среднем от 3 до 5%) в итоге превращается в «инновационные газели» — компании, ориентированные на динамичный рост с упором на технологическую составляющую. Более того, европейцами высказывались опасения, что раннее вовлечение студентов в предпринимательскую деятельность помешает им получить полноценное образование. В случае бизнес-неудачи на рынок попадет не инновационный антрепренер, а недоделанный специалист (опасения эти были небезосновательны — в сегодняшней суперинновационной Америке, например, ощущается острый дефицит инженеров в традиционных отраслях).

Изменению скептического отношения западноевропейских «полисимейкеров» к образовательной составляющей американского опыта построения национальной инновационной системы способствовала вторая волна развития Кремниевой долины — мощный стартаповский бум в сфере IT и биотеха, главным катализатором которого стала университетская среда. Одной из видимых составляющих этой новой инновационной волны в США стал быстрый рост в конце 80-х и 90-х годов ХХ века образовательной надстройки. Число американских вузов, где вводились специальные курсы обучения предпринимательской деятельности, за этот относительно короткий временной промежуток выросло в разы: так, если в 1985 году их по всей стране насчитывалось всего 85, то к 2000-му уже около 400. Многие европейские умные головы, удрученные имманентным отсутствием у рядовых жителей Старого Света антрепренерского зуда, столь свойственного американцам, поспешили сделать для себя вывод, что одну из ключевых ролей в этом самоподдерживающемся процессе постоянной инновационной активности экономики США играют именно образовательные программы и курсы.

Соответственно, эти реформаторы стали повсеместно вводить по американскому образу и подобию в европейских вузах новую академическую дисциплину «предпринимательство», которая, будучи отделенной от традиционных образовательных программ в сфере чистой экономики и менеджмента, должна была, по их мнению, стать на место важнейшего недостающего звена в системе начальной предпринимательской подготовки молодежи Европы. Но для того чтобы создать эффективно работающую американизированную систему бизнес-обучения, необходимо не только организовать многоуровневый процесс этого обучения, но и обеспечить устойчивую генерацию
предпринимательской активности в экономике в целом. Как ни странно, западноевропейцы не сразу поняли, что образовательный всплеск в конце прошлого столетия в США был инициирован снизу, то есть оказался прямым следствием сильно возросшего спроса на программы обучения предпринимательству в американском обществе со стороны энергичного молодого поколения (прежде всего студентов университетов и колледжей). Иными словами, для того, чтобы росток пророс, Америке сначала потребовалось создать у себя хорошо унавоженную предпринимательскую почву. А также эффективную систему взаимодействия между исследовательскими университетами, бизнесом и государством — модель тройной спирали, которая выстраивалась в течение не одного десятилетия и всемерно благоприятствовала будущей массе университетских стартапов.

Что любит стартап

Важнейшим стимулом для быстрого роста университетского хайтековского бизнеса в США стало, как известно, принятие американским Конгрессом в 1980 году поправки к закону о патентах и товарных знаках, получившей позднее название акт Бая-Доула. По нему права на интеллектуальную собственность, возникшую за счет государственной (федеральной) финансовой поддержки, стали принадлежать университетам и научным организациям, в которых были непосредственно осуществлены перспективные рыночные разработки.

Так, только за период с 1980-го по 1999 год, согласно данным Ассоциации технологических менеджеров университетов США, около трех с половиной тысяч образованных после принятия акта Бая-Доула американских университетских спиноффов (стартапов, выделившихся из университетов) сгенерировали в общей сложности 33,5 млрд долларов добавленной экономической стоимости, что даже в пересчете на один средний вузовский спинофф дало весьма впечатляющие 10 млн долларов (хотя, разумеется, на самом деле разброс финансовых показателей деятельности этих инновационных компаний был очень большим). Возможно, не менее значимыми следует считать и данные этой ассоциации, согласно которым университетские спиноффы за тот же двадцатилетний период создали в американской экономике 280 тысяч новых рабочих мест. Получается, в среднем на один спинофф пришлось 83 новых рабочих места, что, скажем, намного больше средних статистических показателей по новым рабочим местам, созданным в сфере обычного малого бизнеса США за этот временной отрезок.

Справедливости ради отметим, что бум университетских хайтековских спиноффов в конце ХХ века не был исключительно американским явлением. Например, с 1987-го по 1997 год во Франции на долю вузовских спиноффов пришлось около 40% от общего числа созданных в стране высокотехнологичных компаний. Очень высоким оказалось и число аналогичных инновационных предприятий, появившихся в конце 1990-х в Великобритании, и, согласно исследованию 2001 года, на долю среднего вузовского спиноффа в Соединенном Королевстве приходилось 44 новых созданных рабочих места, что опять-таки превышало число таких мест, создаваемых в стране рядовой среднестатистической компанией малого бизнеса.

Безусловно, подобные усредненные оценки значимости университетских спиноффов для национальных экономик обманчивы, поскольку, к примеру, вклад американских вузов-лидеров, таких как Массачусетский технологический институт (MIT), Стэнфордский университет, университеты штата Вирджиния и Джона Хопкинса и ряда других, в этот процесс в разы, а то и на порядок превышал показатели менее рыночно ориентированных образовательных учреждений. Но, как бы там ни было, игнорировать всю впечатляющую кумулятивную статистику по университетским спиноффам никак нельзя: новые рыночные игроки на мировой экономической сцене XXI века не только убедительно доказали свою эффективность, но и уже стали во многом ее харизматическими лидерами. Поэтому имеет смысл повнимательнее приглядеться к этим героям нашего времени и попытаться оценить их реальную экономическую значимость. В этом нам прежде всего помогут статистические данные, отражающие отраслевую специфику.

Как показывают многочисленные зарубежные исследования, бурная коммерческая активность разнообразных университетских спиноффов на самом деле оказывается сконцентрированной в очень ограниченном наборе экономических отраслей. Причем на протяжении многих лет (по крайней мере двух последних десятилетий прошлого века и в начале нынешнего) эти инновационные фирмы создавались по большей части лишь в двух сегментах — биотехнологическом и в области компьютерного софтвера. Так, либо биотеховскими, либо софтверными были более половины спиноффов, появившихся при легендарном бостонском MIT с 1980-го по 1996 год. В Университете штата Висконсин в 1990-х были биотехориентированными 68% новых венчуров. Примерно та же доля (около двух третей) спиноффов в Калифорнийском университете специализировалась в области биотеха, фармацевтики и производстве медицинского оборудования. Биомедицинскую и софтверную направленность имело в начале нулевых свыше половины спиноффов Нью-Йоркского университета и т. д. Похожая картина была зафиксирована в конце 1990-х и французскими исследователями: 28% университетских спиноффов в сфере биотехнологии и 27% — в компьютерной индустрии (прежде всего в ее софтверной составляющей).

По мнению известного американского экономиста Скотта Шейна, одного из ведущих исследователей феномена инновационной университетской экономики, сильная привязанность вузовских предпринимателей к биотеху и софту объясняется в первую очередь особой спецификой процесса научных исследований в этих отраслях. Он, как правило, очень сжат по времени и позволяет уже на самом раннем этапе разработки оценить предположительный коммерческий выход от дальнейшего внедрения. При этом последующая доводка до итогового продукта обычно не требует от его создателей глубокого знания рыночных раскладов (без чего, напротив, не могут обойтись исследователи, занятые поиском инновационных решений в той же прикладной физике).

Другой немаловажный фактор, способствующий успеху университетских спиноффов в этой сфере, — возможность быстрого прямого контакта как с непосредственными потребителями инновационных продуктов, так и с промежуточными финансовыми посредниками (прежде всего венчуристами). Эти последние, при прочих равных, гораздо легче откликаются на просьбы о поддержке со стороны разработчиков, которые способны на пальцах объяснить потенциальные достоинства своего детища.

Если же говорить вообще об отраслевых сегментах, готовых в принципе предоставить вузовским инноваторам наиболее благоприятные стартовые условия для успешной коммерческой деятельности, то здесь есть несколько ключевых моментов. Во-первых, спиноффы, как правило, создаются в отраслях с молодой технологической базой, там, где входные барьеры еще относительно низки. И напротив, достаточно редки в зрелых отраслях, для которых характерно наличие комплексной, многокомпонентной ресурсной базы и разветвленных маркетингово-дистрибуторских каналов. Во-вторых, университетские спиноффы имеют больший коммерческий успех в высокосегментированных рынках, где новые технологии проходят начальную рыночную обкатку при минимальном давлении на них со стороны потенциальных конкурентов и где перспективы получения быстрой финансовой отдачи от их внедрения особенно высоки.

Как видим, потенциальный диапазон успешной коммерческой деятельности университетских стартапов в современной экономике не слишком широк. А в традиционных отраслях со «старой» и сложной по структуре технологической базой, высокоорганизованными рынками и повышенной концентрацией крупняка шансы преуспеть у таких инновационных агентов совсем невелики. На этом поле университеты играют по другой, хорошо известной еще до американского венчурного чуда схеме — они становятся «внешними» ниокровскими или инжиниринговыми центрами для бизнеса, все чаще выступая в популярном ныне формате открытых инноваций. Кроме того, они выступают системообразующим элементом в территориальных инновационных кластерах и «технологических платформах» — инструменте управления НТП, отрабатываемом сейчас в Европе и, к слову, совсем не используемом в США. В советской экономике такую роль связки между наукой и промышленностью чаще играли не вузы, а прикладные и отраслевые НИИ и КБ, но сегодня эта система практически разрушена.

Недостающее звено

Давно говорится, что в России не хватает звена, соединяющего академическую, фундаментальную науку и промышленность. Наши бизнесмены постоянно жалуются, что ученые приносят им сырые проекты, которые требуют серьезной доработки для целей практического использования, а ученые на чем свет стоит ругают российский бизнес, который закупает готовые технологические решения за рубежом, вместо того чтобы вкладываться в отечественные разработки.

При этом и те и другие правы. Без появления посредника между этими субъектами инновационной деятельности говорить об инновациях в стране бессмысленно. Этот посредник должен быть, с одной стороны, мощным и в кадровом, и в материальном, и в организационном отношении, чтобы соответствовать запросам нашей промышленности, которая уже привыкла иметь дело с хорошо упакованными зарубежными технологиями. А с другой, он должен быть открыт для работы с академическим сектором и отдельными инновационными стартапами, знать последние тенденции мировой науки, вести собственные изыскания.

Представляется, что подобными рассуждениями руководствовались и наши государственные мужи, запустившие в середине минувшего года весьма амбициозную программу по развитию научно-исследовательской и инновационной деятельности в российских университетах. В самом деле, на сегодня именно университеты могут претендовать на роль связующего звена между наукой и промышленностью. Многие из них уже десятилетия занимаются выполнением хоздоговорных работ по заказам предприятий. Еще во времена СССР на базе ведущих технических вузов создавались КБ, научно-учебные центры, работали экспериментальные заводы. Чего стоит один из основных центров космической электроники — ОКБ МЭИ, созданный в 1953 году, или атомный центр МИФИ, созданный в 1958 году и ставший яркой экспериментальной площадкой для отработки ядерных технологий. Располагают вузы и кадровым потенциалом, да еще с перспективой быстрого его пополнения за счет своих же выпускников. За последние годы многие институты были оснащены современным научным оборудованием.

Упомянутая программа нацелена на решение трех основных проблем, стоящих перед университетской наукой. Первая — отсутствие прочных устойчивых связей с корпоративным сектором. Пока научно-исследовательская деятельность вузов в основном развивается на средства госбюджета. Лишь немногие могут похвастаться устойчивыми взаимосвязями с промышленными компаниями, приносящими постоянные заказы на НИОКР. Зачастую коммуникации препятствует предыдущий негативный опыт взаимодействия, связанный с обоюдными претензиями в необязательности.

Вторая проблема — неразвитость научно-исследовательских подразделений в вузах и инфраструктуры коммерциализации технологий. В лучшем случае эти подразделения (если они есть) заняты выполнением госконтрактов по бюджетным НИОКРам или проталкиванием на рынок разработанных в стенах вуза технологий. Эта инфраструктура все еще недостаточно заточена под задачи взаимодействия с промышленностью.

Наконец, третье узкое место — недостаток в вузах крупных ученых, продуктивно работающих на наиболее передовых направлениях научных исследований (в сравнении с академическими НИИ). В целом по показателям уровня научной эффективности (количество и качество публикаций, индекс цитируемости, участие в международных исследовательских проектах и т. п.) вузовские ученые сильно уступают, как это было и во времена СССР, представителям академической науки.

Именно на расшивку этих узких мест и направлен комплекс мероприятий, реализуемых сегодня Минобрнауки в рамках постановлений правительства 218, 219, 220. Удивительно, но эта программа осталась практически незамеченной широкой публикой и СМИ, увлеченными в последнее время не слишком содержательным поношением чиновников от инноваций. А жаль. Ведь речь идет о выделении государством в течение трех лет почти 40 млрд рублей, а результатом может стать серьезное изменение инновационного ландшафта страны на многие годы. При этом используются вполне инновационные для нашей страны методы стимулирования требуемой активности.

Фактически впервые за многие годы предпринимается попытка масштабного использования такого вполне рыночного инструмента, как субсидирование корпоративных НИОКР. Хотя законодательно возможность открылась уже давно, субсидии на эти цели практически не предоставлялись. До последнего времени государство предпочитало самостоятельно финансировать научно-исследовательские проекты в рамках ФЦП, имитируя (в отсутствие корпоративного заказа на НИОКР) спрос со стороны бизнеса. В результате спрос так и не появлялся, а результаты научно-технической деятельности отправлялись пылиться в виде толстых отчетов в архивы. (Предполагалось, что рано или поздно такой спрос появится и эти разработки будут востребованы.) В результате народнохозяйственная эффективность такой модели научно-технического развития неизменно оказывалась близкой к нулю. В этом контексте попытка использовать субсидии для стимулирования реального, а не виртуального спроса представляется гигантским шагом вперед.

Другим нововведением стало использование такого относительно нового для России понятия, как «технологическая платформа», для описания возникающей системы взаимосвязей между разнообразными участниками проекта, объединенными задачей разработки конкретной технологии. При этом имеется в виду, что без обязательного активного участия в каждой платформе какого-либо университета она не будет полноценной. В России этот термин ранее практически не употреблялся в официальных документах, хотя в ЕС он, как упоминалось выше, обладает некоторой историей. К настоящему времени принято 38 европейских технологических платформ, сформированных с 2001-го по 2008 год. В документах ЕС технологические платформы определяются как «инструмент объединения усилий различных сторон — государства, бизнеса, науки — в определении инновационных вызовов, разработке программы стратегических исследований и определении путей ее реализации». Основными задачами платформ считаются поддержка разработки и внедрения технологий, имеющих ключевое значение для решения важнейших экономических и социальных проблем, формирование общего видения и стратегических планов разработки и применения этих технологий, а также существенное увеличение инвестиций бизнеса в НИОКР (за счет более тесного приближения исследовательской сферы к промышленности) и улучшение рыночных условий для инновационной продукции. По сути, та же тройная спираль в действии. Сейчас в опубликованном на сайте Минэкономразвития списке представлено 165 технологических платформ. Очевидно, впрочем, что многие из них представляют локальные проекты и со временем их число сократится.

Безусловно, программа активизации российских университетов еще потребует дополнений и изменений. В частности, наверняка нужно будет приложить специальные усилия по наращиванию компетенций университетов в области инжиниринга. Было бы полезно стимулировать проведение совместных работ университетов и выживших прикладных НИИ или подтолкнуть процесс создания на базе вузов инжиниринговых центров, центров компьютерного проектирования и прототипирования. Необходимо усиление синергии университетской деятельности с инновационным развитием регионов и территориальных инновационных кластеров, как это практикуется в тех же Франции или Германии.

Если инициаторы этой программы доведут начатое в 2010 году дело до конца, через несколько лет в России не только появятся сильные исследовательские и предпринимательские университеты, но и возникнет целая сеть мощных центров ведения прикладных исследований в интересах государства и бизнеса. Таким образом, задачей университетов в российской НИС помимо высокой миссии обучения, исследования и создания стартапов в «звездных» сегментах мировой экономики станет заполнение практически пустующей сейчас ниши отраслевой науки и инжиниринга в более значимых пока для отечественной экономики традиционных отраслях. С учетом отводимой им роли в создании технологических платформ и территориальных инновационных кластеров университеты, как это и должно быть по теории, де-факто станут ключевым элементом тройной спирали в России.

Если этого сделать не удастся, мы получим только красивую венчурную надстройку с большим числом небольших компаний, ориентированных на глобальный рынок, редкие блестки на географическом пространстве страны. При этом критически важные для модернизации базовых отраслей промышленности вопросы воссоздания прикладной науки будут вновь отложены на неопределенный срок. 

expert

Опубліковано на сайті: 2011-01-23